Каждому роду Господь дает свой дар, разный, необходимый в жизни, служащий великому Замыслу Бога о человеке и человечестве. Он проявляется в течение многих столетий в каждом поколении, независимо от того, насколько человек готов принять его, пронести по жизни, передать своим потомкам.

Роду Кобцевых Бог дал дар щедрости, сострадания, милосердия ко всем, кто в трудную минуту находится рядом, независимо от того, родной это или неродной человек, русский, казах, чеченец, сосланный поволжский немец, взрослый или ребенок.

Я с большим уважением всегда вспоминаю Андрея Ивановича Кобцева, всю жизнь прожившего в маленьком казахском селе Науалы, давно ушедшего из жизни, но отставившего после себя не только память, но сотни спасенных в самые трудные военные и послевоенные годы людей, приходивших к нему за помощью.

Домой с фронта он вернулся искалеченный, отказавшись от ампутации ноги, инвалид, был назначен мельником на колхозную мельницу. Это было спасением не только для его многочисленной семьи, это стало спасением для опухших от голода чеченок, несущих на руках полуживых детей, для казахов с огромными семьями, получающих трудодни, на которые невозможно было прокормиться, солдаток, проводивших на фронт кормильцев. Все, кто не надеялся уже выжить, приходили к домику мельника.

Несмотря на ворчание жены, Андрей Иванович усаживал за стол, кормил горячим борщом, расспрашивал о семье, проявляя уважение к обычаю тех, кто невольно был выброшен в казахстанские степи в результате депортации из Чечни. Их, истощенных, потерявших в дальнем пути родных, без вины виноватых, зимой выгрузили посреди степи в сорокаградусный мороз, выгрузили и оставили. От Аягуза, куда они прибыли в железнодорожных составах, их везли на санях более трехсот километров до хутора Малак, названного красивым именем - Заветы Ильича. Дожить до тепла, травы суждено было немногим. Сердобольные голодные казахи разбирали их по своим убогим мазанкам, набитым детьми, кормили, чем могли, доводя свои семьи до истощения. Согревали теплом печек, которые топили кизяком, потому что дрова в степи всегда были недоступной роскошью для селян.

Все знали, что единственным спасением для многих может быть только мельник, все знали, что у него самого сыновья на фронте, в доме маленькие дети, знали, что рискует жизнью, давая переселенцам муку: в военное время за это он мог поплатиться жизнью, оставить свою семью на голодную смерть. Знал это и он, но все равно насыпал в маленькие мешочки муку и отруби, насыпал, не спрашивая, почему они оказались здесь, почему их сыновья осуждены за несогласие с властью, почему их выселили в Казахстан. Перед ним была беда человеческая, боль человеческая, жизнь, которую мог поддержать только он.

Большенькая Мария и маленькие дочки Клава и Зоя, родившиеся перед войной не понимали, почему эти грязные люди голодные, они ведь такие толстые. Но отец объяснял – они не толстые, а опухшие от голода. Позднее они будут это объяснять родившейся после войны сестренке Рае, которая тоже видела в доме людей, приходивших в их дом за помощью.

Закончилась война, вернулись с фронта сыновья. Израненный Николай стал председателем колхоза. Занимая большой пост в Урджарском районе Семипалатинской области, всю жизнь проживет с женой Верой Максимовной, с которой познакомился на фронте, в маленьком домике на небольшом участке с садом. Единственным богатством председателя стали сыновья Юра и Володя и уважение всех, кто соприкоснулся с этим мудрым, скромным человеком, умеющим обходиться в жизни самым малым, но получившим от отца дар щедрости и сострадания всем, кому нужна его помощь и поддержка. Женился после войны сын Иван, в его семье росли сыновья Коля и Павлик, вскоре появилась долгожданная дочка Галочка. А какими красавицами выросли Клава, Галина, Зоя, радовал и скромный Толик, похожий на отца, который, любуясь сыном, поругивал его за то, что никак не женится.

Шли годы. Много повидал Андрей Иванович и радости, и горя. Похоронил взрослого сына Ивана, маленькую внучку Галочку, растил внука Андрея, после развода дочери оказавшегося в его семье, пережил трагедию, когда маленький Андрюшка получил страшные ожоги, играя с соседними детишками в опилках, пропитанных бензином. Малыш не просто выжил, перенеся бесчисленные операции, но и показал такое мужество, какое не под силу взрослому человеку.

Менялась жизнь, но не менялся Андрей Иванович, только постарел; постарели и его друзья, перенесшие с ним военное и послевоенное лихолетье. Внук Николай, ставший агрономом колхоза, с другом детства Володей Затейкиным были свидетелями смешной тогда для них сцены, когда на ишаке, рысью мчавшемся по Советской улице, лихо подкатывал к дому мельника такой же седой добродушный казах, из кармана которого заманчиво выглядывало горлышко сорокаградусной «Московской». Старики обнимались, причитая каждый на свой манер:

• Ты еще не подох, Иваныч?

• Нет, как видишь, и ты, вижу, не подох…

• Ой бай, старые мы стали..

• Давай в дом, помолодеем.

Два старика садились за стол, разливали сорокаградусную, долго о чем-то беседовали, похожие друг на друга, несмотря на разные национальности и цвет глаз. Стариков объединяло общее выражение смирения и мудрой доброты, которая помогла разным народам сохранить мир, любовь и сострадание в самые голодные, страшные годы для всех, переживших войну.

Хотя история Семиречья, Семипалатинской области, и до войны была трагичной: гражданская война, банды, голод, пропажа близких людей, о судьбе которых никто потом так ничего и не смог узнать в водовороте передела власти между белыми и красными. Но эти люди, ничего не знавшие о партиях и идеологии знали одно: выжить можно только помогая друг другу, только делясь с тем, кому еще труднее, чем тебе. И не просто выживали, но и детей учили жить так, как жили сами.

Моей учительницей в начальных классах стала Зоя Андреевна, его дочь. Мы не просто любили ее, для нас она была самая красивая, самая умная, самая добрая. Своими детскими сердцами мы интуитивно чувствовали ее необыкновенною душу. Она нам казалась взрослой и все на свете знающей, а было ей тогда двадцать два года. У нее росли две дочери – Таня и Люда. Младшая, развитая не по годам, руководила всеми, и старшей сестренкой в том числе, была инициатором всех проделок в семье, но и помощницей тоже была уже с ранних лет. В шестьдесят пятом году появился сынок Игорек, родившийся в Семипалатинске, где заочно училась Зоя Андреевна.

Тогда, в шестидесятые годы теперь уже прошлого столетия я не знала, что вся моя жизнь пройдет рядом с этой удивительной женщиной, которую в самые трудные годы моей жизни, когда моя мама была далеко, мне хотелось назвать мамой. Я не знала, что до пенсии буду работать с ней в одной школе в селе Ворсино Калужской области, что она будет купать моих новорожденных сыновей, что после гибели моего Денисика будет кормить меня, находящуюся в состоянии полубезумия, с ложки, она мне скажет слова, которые я не могла тогда и понять, и принять – смирись и прими, Бог знает, что делает.

В доме Зои Андреевны и ее мужа Михаила Никифоровича всегда многолюдно, всегда кто-то жил: родные, неродные, их знакомые, знакомые родственников – всех не перечислишь. Прожила и я больше года после переезда из Казахстана в Россию. И все чувствовали себя как дома: всем хватало тепла и уюта, места и заботы, все ощущали себя близкими этим людям, способным поделиться тем, что зарабатывали нелегким своим учительским трудом. Только с годами я поняла, как сложно было на маленькую школьную зарплату накормить всех бесбармаком, мантами, пловом, удивительными пирожками, которые может печь только Зоя Андреевна.

Учительская работа, завучество, пачки тетрадей, бессонные ночи, переживания за детей и внуков – это путь мудрой женщины, принявшей дар щедрости и милосердия, преумножившей его, окружив и близких, и учеников материнской заботой и любовью. Пятьдесят четыре года Зоя Андреевна проработала в школе, ее первые ученики, принятые ею в пятьдесят восьмом году, и выпускники всех поколений до сих пор не просто помнят, но пишут, звонят, приезжают в гости. И всем она ненавязчиво поможет советом, всех примет и проводит, всех помнит и ждет.

Два года назад Зое Андреевне исполнилось восемьдесят лет. Это был незабываемый юбилей – поздравить хотелось всем: и администрации поселка (по долгу службы), и коллегам, и родным, и ученикам, - всем, уважающим и любящим ее. С четырнадцатого февраля две недели двери ее квартиры практически не закрывались.

Но пик празднования наступил восьмого марта, когда в Москву, в ресторан, съехались те, для кого все эти годы Зоя Андреевна была не просто близким человеком, те, с кем она делилась теплом своей души, кому помогла в трудную минуту, кого вынянчила и вырастила, кого принимала у себя дома, отдавая им все, что имела. Поколения разных лет – маленькие и взрослые, ученики и родственники из Орла, Белгорода, Германии, Питера и Москвы, Ворсино и Казахстана – все, с кем она поделилась частичкой своего сердца, собрались вместе.

Я смотрела на радостных, успешных людей, сидящих за богатым столом вокруг Зои Андреевны, и думала об ее отце, мельнике Андрее Ивановиче, о том, что из горсти муки и отрубей, отданных им тогда, в голодные сороковые годы умирающим людям, идет это изобилие. Я думала о деревенском человеке, сумевшем не только сохранить дар милосердия и щедрости, данный Богом его роду, но и передать его детям, внукам, которые бережно передают его правнукам, думала о том, что благодаря ему сохранена доброта и щедрость на земле, и никакие новые экономические и политические установки не смогут искоренить то, чем земля наша и жизнь держится.

Автор статьи: Абрамова Татьяна Ивановна.